Известный конферансье Леонид Шульц много лет веселит могилевчан, убеждая их в том, что жизнь – настоящий подарок судьбы

Артиста разговорного жанра нужно слушать. На него нужно смотреть. И заливаться хохотом от его шуток, потому что по-другому не получается. Никак.
Человек, обладающий настолько хорошим слухом, что способен спеть песню на любом языке – от болгарского до хинди, восхитительный пародист, душевный певец и неутомимый танцор, он стал легендой еще в самом расцвете своего творчества. Его называли королем смеха и говорили, что он нашел свое призвание – дарить людям радость, веселить их. Так оно и было.

А еще он много лет работал слесарем-ремонтником на «Химволокно», был бессменным председателем цехкома, 40 лет вел свадьбы и 22 года был главным Дедом Морозом на могилевских елках.

Он сыплет фамилиями известных людей, с которыми приходилось встречаться и которые оставили след в его судьбе. А он – в их… В 2013-м отметил 55-летие своей творческой деятельности. И до сих пор его приглашают в качестве конферансье, потому что знают: будет весело, интересно и с перчинкой. Да и действительно, нужно очень постараться, чтобы найти второго такого – умеющего говорить весело даже о болезни и смерти.

Он в одиночку может три часа давать концерт: рассказывать о своей жизни, сыпать анекдотами, петь. И у него всегда с собой список, в котором 52(!) песни.
В свое время Борис Сичкин, прославившийся ролью Бубы Касторского, написал шикарную книгу о юморе «Я из Одессы! Здрасьте!» Не исключено, что однажды нечто подобное напишет и Леонид Фомич Шульц, и назовет ее почти так же, только заменив Одессу Могилевом. Ведь такую богатую событиями жизнь в одно интервью не вместить, как ни старайся.

Ну, а сегодня, в канун рождественских и новогодних праздников, наш разговор с главным могилевским Дедом Морозом о времени, о себе, о работе и человеческих ценностях.

– Давайте представим невозможное: что мы вас видим в первый раз и абсолютно ничего про вас не знаем…

– Когда началась война, мама была беременна мной уже на 7-м месяце. И она сразу же, на перекладных – где на машине, а где поездом, уехала к своей сестре в Тбилиси. И когда я говорю, что коренной могилевчанин, а мне возражают, мол, какой ты коренной, в Тбилиси же родился, то всегда отвечаю: «А зачали меня, по-вашему, где?!» После окончания войны мы вернулись в Могилев, и я пошел учиться в 24-ю школу, на улице Белинского.

– Надо полагать, что желание актерствовать проявилось еще в школьные годы?

– Да. В пятом классе я спел свою первую песню: «Спросите вы, что со мной случилось? Милая покинула меня…» Директор, возмущенный недетской тематикой, поднялся на сцену и снял меня оттуда за шиворот. А учительнице объявили выговор.
Потом я несколько раз ходил в кино на индийский фильм «Бродяга». И так мне понравились песни, которые там звучали, что я купил пластинку и с нее, как услышал, переписал слова (поет, как Радж Капур). И когда вышел на сцену, директор одобрил: «Ну вот это песня!» Хорошо, что он не знал смысла, а то бы мне снова мало не показалось.
– В общем, так и остались на сцене?
– В начале 58-го года в Могилев приехал Владимир Дмитриевич Барановский и пошел по школам отбирать талантливых детей. Меня отдали ему, и я фактически стал его творческим крестником.
В то время я, после того, как прокатился на перилах и упал так, что зеркальцем проверяли, жив ли, стал изрядно заикаться. Мама безрезультатно возила меня по специалистам, пока ленинградский врач, узнав, что у меня это не врожденное, сказал: «Пусть поет, и все станет на свои места».
Сначала мама отдала меня в танцевальный кружок. Но руководитель кружка сказал: «Когда ваш мальчик старается, ему хочется оказать медицинскую помощь». Тогда она отдала меня в хор. В хор брали всех, у кого был рот. Мой рот оказался широким, и я решил петь сольно. И пел, как Муслим Магомаев (очень похоже изображает Магомаева). А потом я и вовсе обнаглел, и попросил Барановского, чтобы взял меня к себе в народный театр. Все вокруг захихикали, а он неожиданно согласился. И дал мне роль эсэсовца. И когда я медленно, с расстановкой и ни разу не заикнувшись, произнес: «Ти есть партизанен. Ми тебя будем вешать», то осознал, что перестал заикаться, и что мне для этого просто надо было медленно говорить. А Барановский сказал: «Этот парень будет конферансом, вы еще его узнаете!» И определил меня в театр, к заслуженному артисту Рудакову. И я полтора года дважды в неделю ходил на двухчасовые занятия – артистические и режиссерские. Там мне поставили речь и сделали из меня артиста.

– Вы можете похвастаться знакомством со многими известными в Могилеве и далеко за его пределами людьми…

– Когда я служил в армии, наша дивизия заняла первое место в самодеятельности, и нам организовали своего рода тур по частям военного округа. Старшим у нас был Мамикон Георгиевич Киракозов. Он, в то время балетмейстер ансамбля, уже заканчивал службу, а мне еще предстояло служить долго. И вот после демобилизации захожу в отдел кадров завода Куйбышева и вижу Киракозова. Конечно, взаимное удивление, эмоциональная встреча – и вот он уже просит написать приказ о том, что я прямо сейчас уезжаю с ним на гастроли. А тут и Барановский подсуетился: «Ну, раз тут появился мой ученик, собираем театр миниатюр «Улыбка».

И вот я плясал у Киракозова, попутно был там ведушим, и играл в «Улыбке».
С нами танцевал и Борис Моисеев, изображая юнгу в «Матросской сюите». А мы с Геной Шухманом пели «Цыпленок жареный, цыпленок вареный…» И когда, спустя годы, Боря приехал в Могилев на гастроли, я пришел за кулисы и попросил охранника его позвать, мол, скажи, что мы вместе плясали у Киракозова. Вообще-то обычно он всех посылал «на дальний хутор бабочек ловить» и никогда никому не давал автографов, а тут вышел: «Дааа, я вспоминаю вас…» и подписал все пять афиш, которые мне дали с собой.

С «Улыбкой» и с Киракозовым мы объехали почти весь Советский Союз и все соцстраны. В одной только Болгарии были 10 раз! И я даже стал лауреатом международного фестиваля юмора в Софии. И лауреатом премии Ленинского комсомола. А еще были в Канаде, Финляндии, ГДР, ФРГ. Дома у меня висит пиджак – на нем наград, как у Брежнева. Грудь надо было расширять, но таких хирургов у нас не было.

Жизнь веселая была – поездки, концерты, новые знакомства… Я был горд тем, что работаю с популярными артистами и веду их программы.

– Добрые, веселые глаза и приятный, располагающий к общению голос, – непременный атрибут Деда Мороза. Вам, как никому, это хорошо известно…

– Во второй половине 70-х я пел и танцевал в ансамбле «Прялица», которым руководил Валентин Щербин. Он же был и могилевским Дедом Морозом. Но как-то мы съездили на гастроли в Гродно, его там заметили и переманили. И когда он уехал, я услышал: «Ну что, у нас только Фомич остался. И веселый, и поет, и танцует…» И вот с 80-го года я был бессменным Дедом Морозом в течение 22 лет. Попутно играл королей и царей. Поэтому приходилось очень быстро переодеваться… Считался лучшим Дедом Морозом. А когда мое «дедморозство» закончилось, как раз открылась филармония, и Владимир Браиловский позвал меня туда. Филармонии я отдал 26 лет: был и конферансье, и администратором, и директором концертного зала, и начальником технической службы…

– Дед Мороз – это ведь, в первую очередь, общение с детьми. Каким оно было у вас?

– Дети ко мне всегда липли. Наверное, потому, что я их тоже любил. Все мои внуки росли рядом со мной. А младший, Женя, который отслужил в спецназе и работает водолазом в Пашково, вырос буквально у меня на подушке. Когда он плакал, я забирал его у родителей, укладывал к себе и пел: «Ты ж мая, ты ж мая перапёлачка…» Он смотрел на меня, закрывал глазки и засыпал до утра.
Однажды со мной в купе ехала молодая пара с девочкой трех лет. Я открыл коробку с едой, чтобы позавтракать, и тут девочка подсела ко мне и тоже стала есть. Родители были в шоке, потому что, как выяснилось, она вообще никогда к чужим не подходила… Через час эта «дикая» девочка сидела у меня на шее, а я был ее конем, и мы бегали по проходу. И подобных историй у меня пруд пруди.

– Можете вспомнить свое самое необычное выступление?

– Дело было давнее. Телефонный звонок. На другом конце – голос с грузинским акцентом: «Слюшай, дарагой, ты мероприятие ведешь?» – «Веду, да…» – «А сколько берешь?» – «С музыкантами – 100 долларов. – «Нэт, нам музыка не нужна, у нас будет свая…» – «Что значит, своя?! А что у вас за мероприятие?» – «Паминки. Пакойный был веселый человек и прасил, чтобы паминки прашли весело!»

В итоге я рассказывал им грузинские анекдоты, пел песни Вахтанга Кикабидзе, народные грузинские песни и потом три часа, под аккордеон и барабан, они танцевали лезгинку. И я вместе с ними. А на прощание они сказали: «Спасыба, было так харашё и весело!»

– Насколько для вас важна человеческая благодарность?

– 14 июня приезжала Искуи Абалян. А я пришел к ней на концерт после очередной операции, с палочкой. В свое время я был у нее конферансье, вел ее свадьбу… И даже когда она ушла из филармонии, меня всегда приглашали, когда она куда-то ехала. И вот она попросила меня сесть в зал, а во время концерта сказала: «Сегодня в этом зале присутствует мой самый любимый артист, мой друг, с которым я объехала всю Могилевщину, всю Беларусь. Артист, танцор, юморист, певец, любимчик женщин! Ленечка, встань, пусть на тебя посмотрят!» Не поверите, я заплакал…

А когда был юбилей – 55 лет на сцене, зал филармонии не вместил всех желающих. Пришли даже без билетов. Один дедушка сказал: «Я Берлин брал, и тут возьму, но Леньку паслухаю!» А чуть раньше стою на крыльце и вижу – идут две бабушки, и одна другой говорит: «Слушай, пойдем купим билеты, наш Ленька выступает!»
Это были мои люди, моих лет, чуть старше и чуть младше. Те, кто меня знал, кому я вел свадьбы… Сидели даже на ступеньках. И это было очень приятно!

И сейчас приятно. Недавно полетела кнопочка на «болгарке». Я – в мастерскую. Молодой парень мне говорит: «Идите, погуляйте 15 минут, я вам сделаю». А когда я вернулся и поинтересовался, сколько будет стоить работа, он сказал, что денег с меня не возьмет. А на мое удивление ответил: «Я на одной свадьбе, которую вы вели, был свидетелем. Так было весело, так хорошо!»

– Что для вас важно?

– Радовать людей. Я привык делать людям добро.
Я вырос без отца. Мама моя была без образования, но воспитала меня так, что я не ожесточился. Когда было голодно, мы пили чай с черным хлебом, намазанным комбижиром и посыпанным солью. И вот как-то она мне дает только хлеб с солью. Я говорю: «Мама, у нас ведь там еще должен был оставаться кусочек комбижира». А она мне отвечает: «Сыночек, ты у меня один, а напротив соседка – у нее двое… Я отдала им…» Я это запомнил на всю жизнь.

За мамой после войны ухаживал майор-азербайджанец. И песню, которую он пел, я тоже запомнил: «Другу ты отдать сумей все тепло души своей. Что отдал – богаче стал, что сберег, то потерял».

Беседовала
Александра ПРОНЬКИНА
Фото Павла САВЕЛЬЕВА
и из архива Леонида Шульца