Однажды философ Ксанф, решивший устроить вечеринку с учениками, послал своего раба Эзопа на рынок: «Купи нам всего лучшего, что есть на свете!» Пришли гости – Эзоп подает одни языки: жареные, вареные, соленые. «Что это значит?» – «А разве язык не самое лучшее на свете? Языком люди договариваются, устанавливают законы, рассуждают о мудрых вещах – ничего нет лучше языка!» – «Ну так на завтра купи нам всего худшего, что есть на свете!»

Назавтра Эзоп опять подает одни только языки. «Ты что, издеваешься?!» – «А разве язык не самое худшее на свете? Языком люди обманывают друг друга, начинают споры, раздоры, войну – ничего нет хуже языка!»

Такая вот история древней Греции. Но наша, как несомненно понял поднаторевший читатель, отношения к эллинам не имеет. Хотя не менее древняя.

Опыт, сын ошибок трудных

Когда мне было двенадцать, наша семья перебралась из дома на Карабановке в квартиру на Габровской. Переезд – по мнению мудрых, хуже, чем два пожара – пришелся на лето. И чтобы я не путался под ногами, меня в первый и последний раз отправили в пионерский лагерь. Я, привыкший к дубровенко-печерской вольнице, призыву на срочную лагерную службу не обрадовался. Но и корона с головы не свалилась. Отслужил, как надо, и вернулся. Обветренный и загорелый, как настоящий морской «волк». И разговаривал я – под стать этим «волкам». Бранные слова из меня не сыпались, даже не лились потоком. Я просто иногда вставлял в матерный поток союзы, междометия и предлоги.

Не скажу, что это был мой первый подобный опыт. Когда мне было года два-три, соседские дети – на десяток лет старше – ухмыляясь, научили словечкам, которые тогда невозможно было услышать с пластинки или из телевизора. И которые я, прыгая на одной ножке по дорожке сквера возле «Родины», с толком, чувством, расстановкой повторял – к ужасу родителей. Но этот бессознательный этап в постижении глубин языка проходят многие. А вот вышеописанный второй этап был уже вполне сознательным.

Замечу: в нашей семье общение подобного рода было не в ходу. Конечно, вряд ли моих родителей можно было удивить подобными словесами. Но в общении между собой, с родственниками, друзьями и знакомыми они ими не пользовались. То есть, при мне – никогда. Хватало словарного запаса, чтобы обходиться другими оборотами речи. И в моем активном словаре было от литературных выражений тесно. Я в те времена был отпетым отличником и записным читателем. И писатели мне попадались сплошь такие, которые за словом в карман не лезли. А если и лезли, то не за таким. Короче, выражать свои мысли я мог вполне литературно. Так что же случилось? Матерый психолог легко объяснил бы такой «подвыподверт» в моем поведении. Думаю, разговаривая подобным образом, я пытался прибавить себе крутости. Не понимая, что крутости это добавляло мне лишь в глазах пары-тройки таких же дурачков, как я. Настоящая-то крутость лежала даже не рядом – совсем в другой плоскости.

Понадобился добрый учебный год, чтобы мои лексические весы вернулись к норме. Способствовал этому и тот факт, что права детей в то время были менее важны, чем их воспитание. В том смысле что услышь мои экзерсисы родители, я мог бы прилично схлопотать по какой-нибудь из частей тела. Но основная причина – не страх наказания: наказывали меня крайне редко и уж очень по делу. Просто в подавляющем большинстве случаев матерщина не облегчает, а затрудняет общение. А уж выражение мыслей – наверняка. А я хотел общаться и выражать.

Не могу сказать, что с того времени я никогда не ругался. В конце концов, редко кто, ударившись своей ножкой о ножку стола, вспоминает не мать Шекспира, а его сонеты. Но чтобы разговаривать матом – этого больше не было.

Гений, парадоксов друг

Говоря о такой традиционной вещи, как обсценная лексика, глупо нарушать традиции. В частности, традицию наших бесед. Поэтому вильнем со столбовой дороги на проселочную.

Некогда «Аквариум» пел: «Чтобы стоять, я должен держаться корней». Глагол «стоять» вполне можно заменить глаголом «материться». Поэтому к ним и обратимся, к корням.

Бытует мнение, что матерщина – чуть ли не исключительно наше «достояние». Ну, если не наше, то соседское, русское. На чем настаивает и определение «русский мат». Однако обсценная лексика – факт общечеловеческий. Не берусь утверждать, что она существует у всех народов. Но есть те, кто утверждает: у всех! Ножкой о ножку-то ударяются все. Пусть вместо стола – порог, тяпка или баобаб. И пальма первенства – отнюдь не у «русского мата». Несмотря на то, что филологи насчитывают в русском языке более 10 тысяч слов, считающихся матерными, английский и голландский «по ширине и глубине» оставляют русский позади. Но сегодня наша беседа о «русском мате». Почему? Хотя бы потому что иностранные нецензурные слова в любой стране, может, не вполне пристойные, но все же достаточно цензурные. То есть мы ЗНАЕМ, что они бранные, но НЕ ВОСПРИНИМАЕМ их как бранные.

Есть те, кто считает: мы заразились матерной бранью от русских. А на Русь ее занесли монголо-татары. С игом. Это не так. Два раза. И монголо-татары ни при чем. И «русский мат» – не совсем (совсем не) русский. Погуглим?

Мат (матерный язык) – бранные слова и выражения, употребление которых не допускается общественной моралью. Все их тысячи и тысячи образованы всего от нескольких корней (от 4 до 7).

Монголо-татарская версия появилась в 19-м веке. Но уже тогда ее опровергали. Пока полностью не опровергли в середине 20-го. Помогли берестяные грамоты 12-13-го веков из Новгорода и Старой Руссы, и другие источники 13-16-го веков. С матерным текстом, вестимо. Но если не монголы, тогда кто?

Большинство не слишком многочисленных исследователей сходятся: «русский мат» имеет общеславянское происхождение! Корешки и вершки обнаруживаются и у восточных, и у центральных, и у западных славян. Но славяне – не авторы, а, максимум, соавторы. Авторы – то ли древние индусы, то ли древние иудеи. В любом случае мат восходит еще к дохристианским временам. А у славян появился еще до появления письменности! Самая распространенная версия: мат был элементом языческих культов, связанных с плодородием. Матерщина носила ритуальный характер. Что подтверждает тот факт, что когда на Русь пришло христианство, церковь начала с ней активную борьбу. Отсюда такая сильная табуированность. Это и отличает русский мат от обсценной лексики в других языках. Проще говоря, русский мат – более «нехороший», чем, скажем, английский. Тем паче, в английском самые грубые ругательства связаны с Господом. А в русском сами знаете, с чем. Ну, с плодородием же. Но матерная брань – не нечто застывшее, а развивается вместе с языком. Многие нынешние нецензурные слова ранее не были нецензурными. И, напротив, многие цензурные некогда были о-очень нецензурными. Обозвали «псом» – война началась.
Точных критериев, что включать в список матерных слов, нет! Мат – это то, что определяется как таковое носителями языка.

Классика и современность

То, что церковь боролась с матом, неудивительно. В конце концов, Иисус учил: «Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст… исходящее из уст – из сердца исходит – сие оскверняет человека, ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления».

«Поучение о матерной брани» 17-го века указывает, что матерная брань оскорбляет Богоматерь, родную мать каждого человека и Мать-Сыру Землю.

Вместе с церковью боролась и светская власть. Еще в 1468 году в Судебнике Великого князя Литовского Казимира IV встречается запрет «лаи матерной». Это к вопросу, что мат «москали к нам занесли». В 1480-м великий князь Василий III запретил обсценные выражения. Иван Грозный продолжил борьбу, чтобы «матерны бы не бранились и всякими б непотребными речами скверными друг друга не укоряли». В 1648-м царь Алексей Михайлович издал указ, чтобы «матерны и всякою непотребной лаею не бранилися».

Помогло? Слабо. Свидетели, западные и местные, указывают: в русской разговорной речи 16-17 веков матерная брань была очень распространена. Окончательно «нецензурным» мат стал в 18-м веке, когда литературный и разговорный язык бесповоротно (?) разделились: литературный – для «вершков», элиты, а матерный – для «корешков», простонародья.

Защитники мата утверждают: ругались и защищали мат как часть русского языка Пушкин, Бунин, Толстой, Куприн, Маяковский… Ругались – да. С «защищали» – сложнее. Мат на то и мат, что всегда считался неприемлемым в приличном обществе (литературе, печати, на телевидении, радио).

Былое и думы

Зачем люди матерятся? Прямое назначение мата – речевая агрессия в направлении конкретного адресата. Иными словами, обругать по матери – равно оскорбить.

Некоторые исследователи утверждают: такой целенаправленный мат не просто оскорбляет того, на кого направлен, но подавляет его, пугает. Потому что вызывает взрыв адреналина. В этом смысле он сродни выкрику «киай!» у каратистов. И в том же смысле – помните «удариться ножкой о ножку»? – здорово повышает болевой порог (аж на 15%). Потому что вызывает выброс эндорфинов у матерящегося. Тем самым, кроме прочего, позволяет сконцентрироваться, мобилизовать силы.

Однако последняя функция всегда составляла небольшую часть матерщины. А функция оскорбления не исчезла, конечно, но скукожилась. Мат в большинстве десемантизирован: потерял первоначальное оскорбительное значение, или не подразумевает его. Так что кто-то с его помощью выражает эмоции: удивление, возмущение, восхищение. Кто-то снимает психологическое напряжение. Кто-то заменяет междометия или обыденные слова, например, «ничего» или «плохой»). А кто-то… заполняет ими паузы.

Скажу то, что кого-то заставит брезгливо поморщиться. Я не отношусь к ярым, принципиальным противникам мата. Он меня не пугает и не шокирует. Более того, сам обсценную лексику употребляю. Не только тогда, когда ударяюсь, но и когда мне очень плохо. А порой и когда очень хорошо.

В жизни я читал, писал, слушал и – главное – любил, выразимся так, разное. А из песни, как известно, слова не выкинешь! В широком смысле.

Был у меня друг Сергей, к несчастью, покойный. Говаривал: «Я матом не ругаюсь, я им разговариваю!» А другой друг Миша пояснял: «Знаете, в Лондоне есть «кокни». Так я – чаусский кокни!» Короче, готов подписаться под словами Фаины Раневской: «Лучше быть хорошим человеком, ругающимся матом, чем тихой, воспитанной тварью».

При этом я не считаю матерщину нормой. Она должна оставаться исключением из правил. Не должна быть нормой общения. Чтобы не писал кому-то известный автор: «Теперь к бранным словам прибегают и интеллигенция, креативный класс, дети, женщины, в общем, все – от мала до велика». Чтобы прийти к подобному выводу, не надо быть брюзгой. Достаточно не спеша прогуляться по городу.

Вспоминая моего друга Сергея, отмечу: он ругался далеко не всегда и не везде. Не ругался в тех местах, которые не предполагали матерного стиля общения. Не матерился, если знал, что собеседнику это не понравится, он может оскорбить его (например, мою жену). То же самое касается Миши. Он тоже не хотел оскорбить собеседника и – тем самым – унизить себя!

Не употреблять матерный язык вовсе не сложно. После окончания школы я недолго работал лаборантом в школе. И была у нас компания – юноши и девушки, жившие в соседних домах. «Записных» интеллигентов в ней не было. Парни ругались матом, а кто-то и разговаривал, но! «Наши» девушки знали себе цену и не приветствовали, когда в их присутствии матерились. Так однажды родилась игра: за мат в присутствии дам стали взымать штраф – 20 коп. – в общую копилку. И очень скоро матерщину извели на корню! Подсмотрев эту игру, установили штрафы за мат и школьники старших классов. Правда, 5 копеек, но этого хватило, чтобы они вскоре стали выражаться цензурно.

Если сформулировать кратко: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, материшься ты или нет». Просто? Несомненно.

Юрий Романов